Полли, это послание я бы хотел нашептать тебе, зарывшись носом в твои кудри
(если ты их ещё не отрезала), облокотившись на спинку стула на котором ты с
грустью бы трогала струны своих гуслей. Что бы ты никогда не видела моего лица
и не знала приснилось ли тебе это или кто-то на самом деле присутствовал рядом
и с тоской и улыбкой смотрел на твоё лицо. Эти ямочки на щеках, эти двадцать
лет разделившие нас.
Почти некрасивая
англичанка, настолько разная на двух фотографиях, пишущая лирику достойную
Леонарда Коэна. Знаете что меня безотказно цепляет в таких женщинах? Их самодостаточность.
Подавленная под монашескими юбками женственность возбуждающая своей
скованностью. Золотой привкус всего чего касаются их руки. Живущая в своем мире
настоящей красоты и ветра с годами становящаяся мудрее и невиннее девочка
написавшая обезоруживающий концептуальный опус о первой мировой войне и
отповедь ныне здравствующим англичанам, имеет право на всё. На то что бы Ник
Кейв посвятил тебе с пяток песен (выполнено в 1995), что бы стать легендой не хуже
Дебби Харри. Что бы едва коснувшись плечом не женского гранжа стать давно
покинувшей его самой женственной королевой. Что бы не потерять
хрупкости и трогательной нежности даже по-собачьи лая в
сумасбродной авангардной песне с названием "Свинья не станет". Харви,
за последние 20, а то и больше лет прошла серьёзную дорогу не повторившись и не
выдохшись. Сменив гитару на гусли и саксофон, превратившись из образцовой
рок-дивы в замкнутую монашку осталась
некоронованной королевой своего собственного волшебного королевства.
Полли, ты поёшь о последней живой розе Англии, о солдатах не вернувшихся с
войны и их жёнах, о белом мелке и красном платье. Полли, ты родилась
женщиной, но должна была птицей. Ты оставляешь меня безмолвным. На твоих плечах
сидят ангелы. Я не хочу обижать тебя. Я надеваю на твою голову корону. Не я
первый, но я люблю тебя сегодня.
"О, не смотри на меня таким взглядом. Ты будешь бензином, а я
огнём. Ты кровью, а я сердцем". pure love
Френк Картер ушёл из Gallows
что бы петь. Ещё одного истового сумасброда угомонила жизнь. Ну что ж.
Выхаркивать желчь нельзя бесконечно. Молодые сердца взрослеют и часто
озлобляются, закалённые шрамами от разочарований. И так же верно привязываются,
когда не хотят быть в одиночестве, раз за разом. Молодость это когда много
дорог. Истинных - на которых ты разбиваешь лоб и твои чувства проверит время и
ложных, когда ищешь утешения и забытья в объятиях, шуме и головокружении. О чём
петь и как с какой силой вгрызаться в монолит этого дня решать нам. Видимо и у
рыжеволосого Картера как-то утром ёкнуло в груди окончательно и ему захотелось
остепениться. Молодая злость уступила взрослой сознательности, хотя едва ли у
Картера поубавилось неистовости и одержимости на сцене. Разве только во взгляде.
Всё же хардкор в крови, как веснушки на щеках - раз Бог дал - носи не
стесняйся.
Pure Love шершавые и мальчишески честные, как слёзы
шестиклассника неаккуратно и не взаимно влюбившегося в самую красивую девочку
класса. Чистая вечная любовь о которой мы так мечтали в 13-18 лет и иногда по
сей день после пары часов с алкоголем или в особенно невыносимые из ночей.
Как прошлой ночью я, в постели с женщиной, которая всегда так преданно ждёт
меня и без ненужных слов глядит на меня огромными чёрными глазам. Я чувствовал
её голову у себя на плече и долго долго не мог заснуть, слушая её ровное
безмятежное дыхание. Пока она ловким рывком головы не съела зазевавшегося
комара, щёлкнув зубами. Моя кошка. Любимая. (ирония)
Так бывает, что лучшие враги не могут друг без друга. Не существуют по
одному, один жив только если жив другой. И неразлучны порознь и непонятны
вместе. Как оставаясь суть музыкой навсегда останутся порознь хадкор и блюз.
Как не встретятся глазами две стороны одной монеты, соединённые навсегда
спинами. Как останутся рядом после всех кровавых побоищ непримиримые секс и
любовь. Некрасивые поодиночке.
Как боль одинаково сближает юность и зрелость. Мы всегда будем на войне
компромиссов и всегда неразделимы. Главное слушать хорошие песни и знать, что даже в эти юные
дни...
Это всегда бьёт неожиданно. Ты идёшь по улице и слышишь чужой разговор.
Ждёшь встречи с кем-то и ловишь чужой заинтересованный взгляд. Чужой взгляд,
чужие слова, чужой опыт, но больно рефлексирующий на твоих личных шершавых
сердечных шрамах. Про это говорил Сартр и Достоевский. Это озарение,
когда у тебя внутри расцветает непрошенная истина. Такая простая, что трудно
поверить, что ты сам не открыл её. Как толчок под рёбра. Щемит сердце и
перехватывает дыхание. Когда на ровном полотне дня ты вдруг сиюсекундно понял,
что ничерта не понимал.
У меня это случилось на концерте. Я скрестив руки на груди кивал в
такт песням хорошей неизвестной группы на уютном концерте в небольшом
зале. Мальчик с гитарой и бородой занимал перерыв общением с малочисленной публикой.
"Есть люди, которых ты не можешь разгадать, ты не обращаешь внимания на
множество других людей. Более открытых и простых. Тянешься...". Ничего
нового. Ничего нового. Но у меня свело шейный нерв. Не воспоминание,
больное что-то. Надсадное. Не ответ, но это был правильный вопрос. Отчего так?
Кто бы мне сказал, тому бы вербы веток нарвал. Зачем тебе тот один, с кем даже разговаривать,
как бороться? С кем сложности проще и мелочи значительно труднее. Алмазный олень
бежит по изумрудной траве. Зачем?
Да затем что в глаза ты этому оленёнку заглядываешь... ломаешься, немеешь,
таишься. Вот она твоя не отданная нежность, заколотилась. Жар-птица. Годами
вынашиваемое терпение. Ты собираешь её изо всех своих пределов, и тихо
протягиваешь первую горсть. Только бы забрал! Только бы не отвёл твои
трясущиеся ладони! Твой маяк, твой новый неузнаваемый предел, твоя новая
истина. И она не отказалась. И ты сморишь под ноги, на неё, на пейзаж за окном.
И тебя греет мысль, что вот уже завтра ты будешь готов. Ты будешь готов отдать
свою млечно-прохладную, сухую и переношенную нежность прямо ей в грудь,
целиком, всю, что так долго держал взаперти. Своей новой истине, на которой так
неосторожно споткнулся. Достаёшь, прячешь за спину и выходишь в свою последнюю
ночь. Завтра будет завтра. Самая чёрнохвостая ночь всегда перед рассветом.
Только бы взяла, только бы не отвела твои трясущиеся ладони...
Всё.
О пластинке: Я думал сегодня почему сучковатый неудобный мат-рок всегда находит во мне отклик? Я открыл. Он всегда попадает в ритм моего неровно бьющегося сердца. Никакой драмы. Простая аритмия.
Пластинка вышла не вчера. Но! Не пропускайте, я знаю что подавать к столу. Удивительная вещь. Стоит каждой выписанной дрожащей рукой минуты. Это рок, это драма, это кровь, это музыка.
Взгляните как называется этот альбом. Пусть молчит рот. Пусть говорят руки. Отчего никто мне этого не советовал раньше?
Закрывая глаза ты вдыхаешь стихию на которую обречён с рождения. Которая однажды примет тебя, похоронит в своей безразличной постоянности. И если твоё сердце не согласно биться в такт с равнодушием дней - пусть оно попробует достучаться до тебя. Из под твоих рёбер. Не удивляйся если почувствуешь его тахикардический грохот.
Ах, гляди как вечерами птицы, тысячами в молчаливом единстве, взрывают зелёное море рощи что бы лететь в свои далёкие дали! Как рвут крыльями кроны, как неистово полосуют небо. Смотри как киты ломают монолит океана и дышат, дышат. Те, которые живут в небе, которые живут небом, стерегущие сердце леса и мятежную душу моря, как тоскливо им от необъятности свободы. Непостижима жажда вырваться, закончить своё вековое удушье свободой. Жажда задохнувшихся отцов отдать своим сыновьям крылья, что бы они вырезали свой собственный путь в этом жарком потоке жизни. Дедал подарил Икару крылья и толкнул в полёт. Икар умер, но он чувствовал небо и видел солнце совсем рядом. Он сгорел, но он пытался обрести что-то важное. Сломан и сброшен вниз будет каждый, но... Ихтиандр, о чём ты печалился в чёрных глубинах? Я знаю, о прекрасной Гуттиэре. И твоя любовь заставила тебя выйти на незнакомую сушу. Ты решился и был сломлен, но ты любил её, мало, но...
Любовь или жажда глотка воздуха манят их, живущих и живых, из своих стихий куда-то. Куда-то дальше. Но они обречены остаться там, где впервые забилось их сердце. Мы, мы обречены остаться там где впервые забилось наше сердце. И пусть наши отцы сделают нам крылья или их сделаем мы сами, чтобы попробовать не дать потоку смыть нас без сопротивления, что бы хоть раз прыгнуть и достать до неба. Ради мгновения.
Полли, это послание я бы хотел нашептать тебе, зарывшись носом в твои кудри
(если ты их ещё не отрезала), облокотившись на спинку стула на котором ты с
грустью бы трогала струны своих гуслей. Что бы ты никогда не видела моего лица
и не знала приснилось ли тебе это или кто-то на самом деле присутствовал рядом
и с тоской и улыбкой смотрел на твоё лицо. Эти ямочки на щеках, эти двадцать
лет разделившие нас.
